Илья Фальковский, участник группы «ПГ» дал интервью Лии Адашевской для сайта colta.ru
— Анархизм как социально-политическое движение тесно связан с левой мыслью. Отличие в отношении к вопросу власти. Главная идея анархистов — общество может и должно быть организовано без государственного принуждения. Точнее, они выступают за уничтожение всех типов принуждения и эксплуатации человека человеком. Достойная цель. Однако у многих понятия «анархия» и «анархизм» ассоциируются со словом «хаос» и используются в значении «беспорядок». Тем не менее протестные митинги, которые проходили в Москве, оказались просто живой иллюстрацией слогана «Анархия — мать порядка», поскольку именно ряды анархистов демонстрировали показательную дисциплину.
— Есть такое классическое деление на правых и левых. Но и правые, и левые могут быть как авторитарными, так и либертарными. К авторитарным левым можно отнести стандартных в нашем понимании сталинистов или троцкистов. Удальцов, «Левый фронт» — авторитарные. А к либертарным — анархистов. Пропасть между авторитарными левыми и либертарными настолько велика, что многие анархисты не признают сталинистов, ортодоксальных марксистов точно так же, как, например, националистов. Но вы правы: на бытовом уровне существует представление об анархии как о чем-то хаотичном, разрушительном и опасном. В головах сидят ассоциации с батькой Махно из фильмов, этаким разудалым атаманом, который творит беззаконие. Но это масс-медийное представление. У того же Махно в штабе присутствовали видные идеологи анархизма Аршинов, Волин, к нему приезжала Эмма Голдман.
— Однако если учесть, что анархизм выступает против всех видов власти, любых иерархий, то вполне понятно, почему основной массе людей в этом видится грядущий коллапс. Человечество все же на протяжении тысячелетий жило и развивалось по сценарию иерархических систем. Оно привыкло к вертикали власти. И в этих рамках самое большее — к представительной демократии, которая в большей или меньшей степени поддерживает эту вертикаль.
— На самом деле сложно сказать, к чему привыкло человечество. В разные периоды истории существовали разные общества, разные системы власти. Питер Гелдерлоос в книге «Анархия работает» приводит много примеров того, что анархический уклад возможен. Он практиковался в различных сообществах, и сегодня в Африке, Азии, на Мадагаскаре есть общины, которые существуют без вождей на принципах прямой демократии, по правилам обмена или дара. Гелдерлоос приводит примеры таких обществ с древних времен до современных. Да и в той же России были вече, князь приглашался только для охраны территории, а вече имело и судебную, и исполнительную, и законодательную власть. И в отдельных регионах это функционировало вплоть до XVI века.
— А потом выродилось в своеобразную олигархию. И тем не менее, мне кажется, это возможно только на небольших территориях.
— В России вече действовало на больших. А в XIX веке после освобождения крестьян общиной управлял сельский сход, в ведении которого находились многие вопросы. Попытки построения невертикальных обществ до сих пор продолжаются в разных странах. В том же штате Оахака в Мексике. И погибали эти общества не потому, что показывали свою недееспособность, а просто уничтожались какими-то внешними силами: в Испании в 1937—1939 годах — сталинистами и франкистами, в Мексике в 2006-м — полицией и армией. Но до уничтожения в Оахаке Ассамблея полгода руководила штатом, и никакого хаоса там не было. И опять же, хотя анархисты не признают партии и представительную демократию, организации существуют. В той же России десятилетие существует анархистская организация «Автономное действие», к примеру.
Если я приведу сто примеров, что анархия возможна, из этого не вытекает, что она действительно возможна.
Однако проблема в том, что у самих анархистов представления о том, как могло бы выглядеть анархическое общество, не менялись со времен XIX — начала XX века. И смысловая парадигма, отвечающая новым временам, на мой взгляд, не разработана. До сих пор многие участники анархического движения опираются на труды Кропоткина и Бакунина, Штирнера и Прудона и т.д. Но с тех пор строй общества кардинально поменялся. Нет уже классового деления в классическом понимании. Во время революции захватывались почта и телеграф, понятно, что сейчас нет никакого смысла захватывать почту и телеграф, потому что есть другие средства коммуникации: социальные сети, интернет. То есть все должно быть пересмотрено и четко идеологически выстроено в соответствии с нынешними реалиями. Однако мыслителей такого уровня, способных выработать такие шедевральные платформы, которые могли бы быть восприняты как руководство к действию, с тех времен не появилось. Но это, наверное, и невозможно, так как общество сейчас кардинально расслоилось — все больше субкультур, направлений, движений. Информационные потоки в наше время все сильнее. Я где-то читал, что современный человек за один день получает больше информации, чем человек в XVII веке за всю жизнь. В итоге знание сегодня расслоено. Даже в науке, в той же физике — ученый, занимающийся изучением грязной проволоки, не поймет того, кто изучает чистую. Так же в теоретических философских областях. Поэтому, может, сейчас и невозможно создать шедевры, работающие в любой плоскости. Например, в литературе в советское время были какие-то общие пласты: все, от академика до рабочего, читали «Новый мир» или все слушали Высоцкого, он попадал в какую-то общую языковую нишу. Сейчас же возьмем любую молодежную субкультуру — например, рэперов: они же не только слушают хип-хоп, но и одеваются соответственно, смотрят соответствующие фильмы, читают книги и т.д. Люди, которые слушают блюз или панк, находятся не только в музыкальной, но и в киношной, литературной и т.д. языковой парадигме, которая не дает им выйти за рамки их плоскости, то есть туда, где происходит смешение языков… Это расслоение повсеместно.
«Муза». Группа «ПГ»
— А разве анархизм не рисует в идеале картину мира как состоящую из таких вот сообществ людей, вполне индивидуальных по своим интересам? То есть разве современное общество не является эхом анархизма? Разве что эти кластеры капсулированы…
— Да, капсулированы, и между ними нет взаимопроникновения. И потом, мы же говорим об анархизме в каких-то социально-экономических аспектах. Это критика власти и капитала. А эти сообщества таких аспектов в себе не содержат.
Хочу вернуться к теоретической базе современного анархизма. Кроме старых представлений о мире времен Кропоткина и Бакунина у нас люди еще опираются на книги нынешних западных авторов. Но, на мой взгляд, они далеко не сильны и не являются руководством к действию. Скажем, есть книги американского коллектива «Crimethinc», одну из них я как раз выпускал в «Гилее» как редактор. Они представляют собой скорее описание стиля жизни, чем программу действий. В них рассказывается, как бы можно было жить в современном обществе, строя повседневный анархизм. Но этот стиль жизни напоминает стиль жизни хиппи. Это герои, которые перемещаются исключительно автостопом, еду и одежду воруют в магазинах, живут в сквотах и т.д. Все это замечательно, но тут вполне резонна критика, что это образ жизни, паразитирующий на существующем миропорядке. Не противопоставление и не предложение чего-то кардинально нового. Второй разряд книг — это такие, как упомянутая книга Питера Гелдерлооса «Анархия работает». Сама по себе это интересная книга, но она антинаучна, потому что построение теории на примерах не является научным подходом. Это все равно что я приведу пример евреев-олигархов и на основании этого скажу, что все евреи — богачи или что существует всемирный сионистско-масонский заговор. Если я приведу сто примеров, что анархия возможна, из этого не вытекает, что она действительно возможна. Поэтому, на мой взгляд, эти книги не являются четкой теоретической платформой.
Ошибка старого дискурса, что власть — это некий центр, который находится вне тебя и который мы можем критиковать.
— Но, наверное, появись такая платформа, она все равно не была бы общей для всех анархистов. Поскольку современный анархизм весьма неоднороден и включает в себя широкий спектр разноплановых идей. Так, есть даже анархисты, поддерживающие капиталистические отношения, так называемые анархо-капиталисты.
— Да, течений много, но это не отменяет необходимости осмысления текущей реальности и попыток выработать созвучную ей идеологию. Иначе происходят комические вещи, как, например, на последних митингах, когда анархисты разделились на две колонны из-за вопроса, поддерживать или нет ЛГБТ-сообщество. Те, кто говорил, что не надо поддерживать, опирались на старые догмы, что самое важное — это классовая борьба трудящихся и когда будет построено справедливое общество, то вопросы дискриминации гомосексуалов отпадут сами собой. А те, кто их защищал, ни на что не опирались, кроме этических норм: поддержка униженных и оскорбленных — всегда хорошее дело.
А так в существующих течениях я хотел бы выделить три основных вектора. Анархо-примитивисты — это люди, которые отрицают модернизацию. Основываясь на исследованиях ученых, они предлагают вернуться к тому образу жизни, который описан у некоторых антропологов, отказавшись от технологических вещей.
— Как Руссо — назад к природе. Его, кстати, относят к протоанархистам.
— Это вектор назад. Второй вектор, вперед, — анархо-коммунисты, последователи Кропоткина, и анархо-синдикалисты, которые происходят от Прудона и Бакунина. Анархо-коммунисты — это такой, грубо говоря, более широкий, общинный взгляд на мир, а синдикалисты — поборники индустриального пути. Важно, что и те и другие отстаивают экономику символического обмена или дара, а что касается общественного мироустройства, то, по их мысли, оно должно быть федеративным, но идущим снизу, от нижнего муниципального уровня, такого, например, как происходящие сейчас в разных странах мира ассамблеи. Что касается служебного функционала, поскольку не все вопросы могут решаться на собраниях, то один из вариантов — что этим могут заниматься определенные люди после основной работы и бесплатно, чтобы не возникало бюрократического аппарата.
И третий вектор, внутрь, — анархо-индивидуалисты. Они изначально идут от Макса Штирнера. Для них личное эго важнее коллектива. Но и анархо-коммунисты говорят, что не собираются в своих построениях личное эго человека уничижать, потому что коллектив должен строиться не на главенстве кого-то, а на отражении потребностей всех его членов, то есть в таком коллективе каждый сможет полнее раскрыть свое «я».
Но для меня интереснее попытки совместить анархизм с современной философией — то, что делают постанархисты.
Страница фейкового номера New York Times. «The Yes Men»
— Вы имеете в виду соединение анархизма с постструктурализмом?
— Да. Эти книги, в отличие от тех, что я называл, не очень популярны, так как достаточно сложны. Ошибка старого дискурса, что власть — это некий центр, который находится вне тебя и который мы можем критиковать. Это такая точка приложения сил, доставшаяся нам в наследство от Кропоткина, Бакунина и иже с ними. Постструктуралистские анархисты Тодд Мэй и Льюис Колл сделали правильный вывод, что центр власти везде, он как бы разлит в обществе. И философская критика должна заключаться в попытке деконструкции, расчленения смысла власти, которая в том числе и внутри нас самих. Мой личный анархизм — в постоянной деконструкции окружающей реальности, ежечасно, ежеминутно. Нахождение точек, где эта иерархия власти выстраивается. Говоря проще, это взрезание того, что ежеминутно происходит вокруг нас: любых попыток установления власти одного существа над другим по любым признакам — гендерным, социальным, национальным, расовым, даже интеллектуальным. Отслеживание проявлений того, что можно назвать феноменом «чужих». В нашем обществе постоянно кто-то оказывается чужим. Сейчас геи, до этого — мигранты. Еще раньше — чеченцы или евреи. При этом я замечаю такую странность: за геев многие вступились, а до этого нацисты в нашей стране резали мигрантов сотнями каждый год, но общественное внимание оставалось в стороне. Фашизм же и дискриминация могут проявляться не только в отношении геев или мигрантов. Важно и то, что происходит в семье, не только гендерные, национальные, расовые аспекты, но и отношения взрослых и детей. Тот же анархический подход ты можешь применять и в своей семье. Это касается и воспитания, и преподавания. Например, в школе педалируются какие-то моменты и термины: «история Родины», «Отчизна», «патриотизм» — в результате чего мы имеем дело не с патриотизмом, а с псевдопатриотизмом, откуда вытекают и ксенофобия, националистические установки.
В последнее время, когда я сталкиваюсь с художниками после выставок, у них основной интерес — у тебя там что-то купили? Кто? И за сколько? Это очень скучно.
— Сама позиция воспитателя уже предполагает иерархию. Но проблема же в том, что человек всегда нуждается в авторитете, на чье суждение можно положиться. Как с этим бороться? Как это деконструировать?
— Может, за счет этих анархических практик я стараюсь раскрепощать сознание, максимально понимать собеседника и выстраивать общение в горизонтальном поле. То есть у меня нет авторитетов, но и нет людей, которых хотелось бы свергнуть с пьедестала. Надо всегда включать критическое мышление. У любого человека найдутся и плюсы, и минусы. И так как эти минусы есть, то сложно себе воздвигать авторитет. И я активно борюсь с интеллектуальной властью в своем собственном сознании. Я не очень большой фанат и сторонник псевдоинтеллектуального дискурса. Наверное, потому что изначально — человек естественнонаучного образования. И у нас было принято сложные понятия и формулы излагать просто, чтобы человек их понял. А здесь я часто сталкиваюсь с обратным. Простую вещь люди маскируют сложным языком. Это такая методология. И в принципе в этом ничего плохого нет. Я французскую философию воспринимаю скорее как поэзию. Но беда в том, что многие из этих людей претендуют на то, что они — институциональная элита, и, становясь университетской профессурой, образуют своего рода мафию. Даже Ноам Хомский, один из выдающихся лингвистов, характеризовал их так называемый дискурс как тарабарщину, созданную специально для запудривания мозгов. Искусственно интеллектуализированный язык — один из примеров выстраивания интеллектуального превосходства. Был такой смешной случай. Физик Алан Сокал, шутя над постмодернистами, написал псевдостатью с искусственным набором слов, типа «Трансформативная герменевтика квантовой гравитации», послал ее в их рецензируемый научный журнал, и она там была опубликована. После этого он выступил с саморазоблачением, что это мистификация и провокация. На него сразу ополчились все постмодернисты, начиная с Юлии Кристевой. После чего совместно с другим физиком Жаном Брикмоном он выпустил книгу «Интеллектуальные уловки», показывая, как, например, Лакан и многие его последователи типа Бадью и Жижека вставляют в свои тексты целые куски из математики, как бы для создания наукообразности. Далее Сокал и Брикмон разобрали эти фрагменты, и оказалось, что они никакого содержания не имеют. Книга эта, конечно, не сокрушила с пьедестала Лакана, Бадью и Жижека — просто по той причине, что, чтобы прочитать эту книгу, надо все-таки быть чуть-чуть знакомым с одним-двумя курсами высшей математики.
— То есть иметь интеллектуальное превосходство.
— Постструктуралисты выстроили эту иерархию, и, чтобы ее разрушить, приходится действовать их методами. После чего уже можно более иронично относиться к их присутствию. В общем, власть и в этом выстраивании авторитетов внутри себя. В России ситуация достаточно местечковая, и люди создают себе кумиров — на полках у всех стоят труды Лакана, Бадью, Жижека и т.д. Подытоживая — конечно, я не думаю, что анархическое общество возможно при моей жизни, но хорошо иметь идеальную цель, к которой можно стремиться, и заниматься анархистской практикой в повседневности. Эта практика заключается прежде всего в философском подходе к окружающей жизни, к самому себе, в борьбе с внутренним выстраиванием иерархий, внутренними предрассудками. В каждом человеке может в любой момент возникнуть желание построения иерархий — национальных, гендерных, возрастных, интеллектуальных барьеров, ощущение собственного превосходства. В этом смысле я вижу пользу от соединения анархизма с некоторыми из идей постструктуралистов, которые кажутся полезными.
Кадр из фильма «Согласные на все меняют мир», 2009. «The Yes Men»
— У нас есть целый ряд художников, которые называют себя анархистами. В основном они занимаются акционизмом. Но каковы основные проявления анархизма в искусстве?
— Первое, что важно, — коллективность. Коллективная работа — один из принципов анархизма. Коллективное принятие решений. Например, в группе «ПГ» всегда было не меньше трех участников. Если хоть одному из нас что-то не хотелось делать, то это не делалось. Есть два варианта принятия решений в коллективе — большинством и консенсусом. У нас все делалось консенсусом, то есть мы брались за проект только в том случае, если он всем был интересен. Опыт работы в творческой группе — это опыт анархического мышления.
— Но есть же группы с явным лидером. Правда, даже когда это очевидно, люди утверждают, что у них все равны.
— И тем не менее работа в коллективе без начальника — это опыт применения анархических взглядов. Следующий важный момент — это отношение к институциональным площадкам. Внутри художественного анархического сообщества идет спор — участвовать или не участвовать? Одна точка зрения — надо участвовать, потому что ты как бы используешь эти площадки для пропаганды своих взглядов. Мы, например, получили Премию Кандинского, вышли на сцену и сказали все, что думаем. И считается, что чем больше ты участвуешь, тем лучше, потому что, пока мы не можем прийти к анархизму, один из способов его приближения — кроме личного, о котором я говорил, — пропаганда. А пропаганда может быть в виде творчества, журналов, книг и в том числе в виде каких-то высказываний. Но я на самом деле в этот способ не очень верю, потому что давно известно, что система всегда сильнее. Например, известные панк-музыканты, позиционирующие себя как анархисты, подписывают в Америке контракт со знаменитой студией, получают большие деньги, и на этом весь анархизм заканчивается. Потому что если люди говорят, что занимаются критикой власти и капитала, а сами покупают яхты, дома и т.д., то… Система всегда тебя перемалывает. Если ты начинаешь работать с галереями, участвовать во всех этих институциональных делах — превращаешься в галерейного художника, который только и думает, за сколько работа продалась. В последнее время, когда я сталкиваюсь с художниками после выставок, у них основной интерес — у тебя там что-то купили? Кто? И за сколько? Это очень скучно. Раньше, как мы помним по истории искусств, были какие-то яркие движения, направления, сейчас ничего этого нет. Даже в групповых выставках, в которых я участвовал, люди приходят, пожимают друг другу руки, а потом расходятся и никаких бесед друг с другом не ведут, потому что объединены они не принадлежностью к одному движению, а волей куратора. Или вот еще пример.
Есть в Америке такой известный звездный коллектив The Yes Men. Это антикоммерческая, антиконсюмеристская группа. Они принимают обличье представителей известных корпораций. Например, сделали поддельный сайт ВТО, и настолько хорошо, что его принимали за реальный сайт ВТО, приглашали их на разные конференции. Или попали на Би-би-си как представители крупной корпорации Dow, которая на тот момент владела химическим заводом в Индии, где в 1984 году произошла серьезная катастрофа, в результате чего погибло много людей. И вот они выступили в прямом эфире и сказали: мы приняли решение от лица нашей корпорации выплатить компенсацию 12 млрд долларов всем жертвам катастрофы. После чего акции корпорации упали на 2 млрд долларов. Их самая известная акция, про которую в России много писали, — когда они издали фейковый номер «Нью-Йорк таймс» стотысячным тиражом, где сообщалось, что война в Ираке закончена, а Буша отдали под суд. Когда мы были в Нью-Йорке, позвали этих йесменов на нашу презентацию. Они пришли. Я что-то рассказывал и слышал краем уха, что наш ведущий все время называет одного из йесменов морячком. Я удивился, а потом прошелся по Гуглу и обнаружил, что этот йесмен в свободное время любит кататься на яхте. И во всех своих интервью он сетует, что ему мало заплатили за фильм, который он сделал про их группу. То есть человек вроде антиконсюмерист, борец с обществом потребления, но в то же время привык преподавать в элитной школе дизайна, кататься на яхте и продает за полмиллиона долларов фильм про самого себя… Я против ничего не имею, но…
— А так важна цена?
— Важна. Потому что и с ее помощью выстраивается иерархия в искусстве. Играя на повышение, авторы выпускают не тиражные, а эксклюзивные работы. Специально занижается и нумеруется тираж, за счет этого взлетает цена. Почему я рассуждаю об иерархиях и интеллектуальном превосходстве: потому что анархизм — это все же то, что говорит о критике власти и о том, что власть должна принадлежать всем, то есть народу. Искусство тоже должно быть народным, массовым, поэтому многие анархисты были антиинтеллектуалами в том смысле, что под интеллектуализмом подразумевались и какие-то элитарные вещи в искусстве. Они говорили, что хотели бы делать искусство доступное и понятное. А современное искусство, как мы видим, глубоко антинародно. Это искусство в своей конечной цели — и это очень важно — предназначено для покупателя. А покупателем оказывается богатый человек, который запирает работу в своих роскошных апартаментах, после чего обычные люди могут увидеть ее максимум в репродукции. Когда мы сами сотрудничали с галереей, нашими покупателями были только олигархи — русские, французские и прочие.
— Но вы же не сопротивлялись?
— Из этого есть выход. То, о чем я говорю, относится и к высокому искусству вообще. Обычный человек картину даже в музее потрогать не может — его тут же повяжут охранники. Должны быть другие методы функционирования искусства. Его лучше делать не ограниченным тиражом, а массовым. В этом смысле литература или музыка демократичнее, потому что можно купить книжку или диск за сто рублей. Чем занимается мексиканский художник Франсиско Толедо? Распространением неподписанных постеров по всей Мексике. Свои тиражные работы не нумеровали участники мексиканской Мастерской народной графики или международного движения «Флюксус». И это один из способов претворения в жизнь анархистских взглядов. Создание народного искусства, а не элитарного и эксклюзивного. В этом смысле, отвечая на ваш вопрос, конечно же, цена важна. Говоря теоретически, кроме коллективного принципа нужно включать принцип доступности и массовости. Для этого можно выкладывать свои работы в свободном доступе в интернете. И у нас есть сайт, где мы выкладываем все наши плакаты, музыку, видео, журналы, книжки, наклейки. Еще можно объединиться с сайтами других коллективов, обмениваться с ними продукцией и распространять ее бесплатно, за небольшую цену или собирая пожертвования, устраивать что-то наподобие дистро, как это делают панки в Европе. В России это сложно, так как опять же мало людей вовлечено в альтернативную деятельность, но на Западе такая система активно функционирует. Кроме того, есть уличное искусство, которое в каком-то смысле тоже подпадает под анархические принципы, потому что это искусство коллективное и обращено ко всем. Можно делать воркшопы в своих собственных пространствах, как революционные художники в Оахаке. Есть еще такая вещь, как анонимность. Тот же «Crimethinc» — анонимный коллектив. Никто не знает, кто там состоит и сколько людей участвует — 20, 200, 2000. Это даже не коллектив, а сеть коллективов по всей Америке. И там нет сектантства и препирательства — настоящий ты участник или нет. Любой, кто признает их идеи, может на свой плакат или книжку поставить их логотип, и никто не будет говорить, что это не настоящий «Crimethinc», не подлинный. В этом залог успеха и жизнеспособности коллектива. У нас же с группой «Война» произошла обратная ситуация — когда они распались, стали выяснять друг с другом, кто из них настоящие, а кто нет. А если бы были выдержаны анархические принципы коллективности и анонимности, то это могло бы развиться в большое движение, и по всей России могли бы возникать группы «Война».
Итак, мы участвовали в выставках, наши работы покупались, и можно было бы бесконечно в этом вращаться, но как-то довольно быстро надоело, стало казаться противным. Для меня, например, важно постоянное развитие. Мы по-прежнему участвуем в некоторых выставках, но сильно сократили свою активность в этом поле.
Постер «Capitalist Pyramid». «Crimethinc»
— Но по закону сохранения энергии, очевидно, направляете ее в какое-то другое русло?
— Мы часто делаем плакаты, листовки, стикеры для каких-то функциональных дел — акций, митингов. Художественная деятельность — это, на мой взгляд, постоянное осмысление реальности. Не важно — создал картину, или снял фильм, или что-то написал. Если везде ходить и просто болтать языком — это тоже такое художественное преобразование действительности.
Я сейчас больше занимаюсь текстовыми проектами. Мне это интереснее, потому что с картинками дискуссии возникают редко. Критики, конечно, что-то пишут, но люди, на мой взгляд, больше воспринимают все эти выставки как какой-то бесконечный энтертейнмент. А с текстами все же происходит процесс осмысления. Люди привыкли у нас мыслить больше вербально, чем визуально. И я от этого больше эмоций получаю, чем от визуального искусства. Не знаю, что будет дальше, все зависит от ситуации, через несколько лет все вокруг может измениться и мне опять больше захочется что-то визуальное делать.
Ну и, кроме того, у нас сейчас есть какие-то социальные проекты. Я говорил про мигрантов, которых убивали. Мне как-то всегда было их жалко, казалось, что нормальные люди должны что-то делать, шуметь по этому поводу, а эти убийства остаются безымянными, проходят в сводках новостей просто как «зарезан дворник», «убито лицо кавказской национальности»… Мне знакомые прислали уголовное дело одной банды, за которой числятся десятки таких убийств. И я по ним сделал текстовой коллаж — показания родственников, полицейских, убийц самих, свидетелей по каждому убитому таджику, узбеку. Кстати, оказывается, что свидетели у нас часто не безучастны — пытаются помочь жертвам, спускают на убийц собак, вызывают милицию, но из этого, конечно, ничего не выходит — все происходит так быстро… У меня там страниц двести уже. Этот текст можно на каких-то выставках или фестивалях читать, а можно и печатать. Но все равно это в рамках художественной жизни. Проект определяется тем, кто его делает. Наверное, если бы его делал правозащитник, то он был бы правозащитным. А если его делает художник, то он получается художественным. Мне интересно то, что оказывается за рамками институциональной системы. У каких-то мистиков был такой религиозный подход — выстроить себя по трем направлениям: мысль, слово, действие. Если у тебя эти направления находятся в дисгармонии, то ты как бы неполноценная личность. Поэтому мне важно, чтобы эти три направления совпадали.
