Память о русских анархистах прошлого до сих пор жива в наших сердцах. Однако, кажется, будто их деятельность и вклад в историю сокрыты во тьме. Мы говорим о периоде всего в несколько десятилетий, и в то же время складывается впечатление, что на архивах, повествующих об этих событиях, скопилась пыль веков. И нам очень сложно понять эти такие близкие — и такие далёкие — события. Наше воображение рисует Махно в качестве непобедимого рыцаря, скачущего на коне во главе незнающих поражения отрядов украинских повстанцев: вот они бьют белогвардейцев Деникина и Врангеля, а вот громят красноармейцев Троцкого.
И с учётом того, что товарищи до сих пор нуждаются в революционных мифах, исследование этой страницы анархической истории может закончиться на создании описанного образа. Всякая исполненная романтики попытка исторического исследования помогает нам жить (а иногда и умирать). Но действительно ли цель данной публикации — романтизация тех событий?
Не знаю. Когда речь идёт о прошлом, особенно о таком прошлом, которое задевает самые сокровенные струны души, кажется очень важным не терять из виду настоящее, особенно тех, кто всё ещё мечтает о революции и действует в этом направлении. Следовательно, если настоящее хоть что-то значит для нас, мы должны обнаружить обрывки нитей, протянутых бунтарями из прошлого, чтобы вплести их в сложный гобелен, который ткут анархисты настоящего.
Многие наши современники до сих пор увлечены идеей одной большой анархической организации, как когда-то этой идеей увлекался сам Махно (и его ближайший сподвижник, Аршинов). Мощная организация, которая может похвастать достаточными материальными и людскими ресурсами, стратегиями и детальными политическими программами. С каким-нибудь громким названием. Способная публиковать гневные прокламации. Одна угроза мести такой организации, одна лишь мысль о том, что она может призвать своих членов к оружию, должна бросать в трепет силы реакции. Чем больше движение содрогается от внутренних конфликтов, непониманий и расколов, связанных со взаимными обвинениями, чем громче становятся голоса о недоверии тем или иным товарищам, о том, что мы потеряли революционную бдительность, чем заметнее становится тот факт, что иные товарищи ни на что не способны, кроме красивых фраз и поз, тем привлекательнее кажется идея о революционной организации, которая станет панацеей от всех болезней движения. Зловещая тень простирается над головами товарищей. Сама мысль о причастности к организации наделяет их силой. И вот, обретшие силу в единстве, они начинают подозрительно поглядывать на анархистов, отказывающихся вступать в организацию и осмеливавшихся критиковать этот подход, который есть ни что иное как попытка избавиться от личной ответственности и признак слабости.
Это первый том мемуаров Махно, который, наконец-то опубликован на английском языке. В нём постоянно упоминается неспособность русских анархистов к организации и эффективным действиям. Махно замечает, что всё было бы по-другому, если бы на тот момент (май 1917 года) существовала мощная анархическая организация, всё было бы по-другому. В частности, он пишет: «В ходе вышеупомянутого государственного переворота, который произошёл в Петрограде, Москве и других крупных промышленных центрах, анархисты играли решающую роль, сражаясь бок о бок с матросами, солдатами и рабочими. Но по причине отсутствия анархических структур они так и не смогли распространить на страну влияния, которое было бы сравнимо с революционным влиянием двух других политических партий, сформировавших политический блок под руководством хитреца Ленина. Они твёрдо знали, чего хотят и как будут этого добиваться, прекрасно понимали, какими силами располагали» (Часть вторая, глава первая).
На самом деле, как я уже много раз отмечал, вопрос мощной организации анархистов— это на самом деле мнимая проблема не только в контексте русской анархической деятельности начала XX века, но и в каком бы то ни было контексте вообще. При этом я не призываю к недооценке организационной проблемы. Я всего лишь хочу указать на тот факт, что вопрос анархической революции нельзя свести к примитивной схватке между двумя организациями с неизбежной победой революционных сил.
Годы летят, капитал непрестанно совершенствует новые методы модернизации и реструктуризации с тем, чтобы решить проблемы, которые в прошлом казались неразрешимыми. И в свете этих стремительных перемен мы понимаем, что не можем действовать в сфере накопления организационной мощи (другими словами, в военной и производственной сферах). Наш проект лежит вовне этих областей. Не только военные усилия революционных сил, но и создание новых форм производства с целью поиска новых решений накопившихся мировых проблем, должны следовать за обобщением революционной борьбы (то есть такой борьбы, в которой народные массы участвуют самыми разнообразными способами), а не предвосхищать её.
Русские товарищи — заметно, что текст Махно очень сильно проникнут революционной атмосферой той эпохи — не понимали многое из того, что очевидно анархистам сегодняшних дней. Для них решение всех проблем лежало в укреплении организационной дисциплины. Махно много раз высказывал подобную мысль. Аршинов крайне сурово воплощал её на практике. Бессмысленно что-то говорить по этому поводу людям, чьё сознание залито светом ауры революционного престижа великого партизанского бойца. Что до всех остальных, то не следует воспринимать эту книгу как техническое руководство. Было бы более правильно воспринимать её со здоровой долей критики, через призму революционной практики последующих лет. Только так эта книга может быть полезна анархистам, которые больше озабочены тем, что нам необходимо делать сегодня, а не тем, что надо было сделать вчера.
В этих мемуарах поднимается и набившая оскомину проблема «народного фронта». Можно даже сказать, что эта проблема проходит через всё произведение, хотя лишь в некоторых местах автор обращается к ней напрямую. Махно пишет: «… несмотря на парадоксальный характер этой мысли, мы должны были объединиться с государственниками для отпора общему врагу. Сохраняя верность анархическим принципам, мы бы разгромили общего врага, а затем, когда войска реакции были бы уничтожены, мы бы расширили и углубили течение Революции для общего блага всех угнетённых на планете» (Часть вторая, конец пятой главы).
Многоликое сопротивление реакции было представлено в тот период украинскими социалистами и националистами, большевиками и иными фракциями (каждая из которых стремилась захватить власть). И все они сильно отличались в военном отношении. Нет никаких сомнений, что перед лицом общего врага анархистам пришлось решать сложный вопрос (который был снова поднят в Испании): объединяться ли в общий «фронт» с другими врагами реакции, или бороться в одиночестве. В обоих случаях результат неоднозначен. Всегда находились (и находятся до сих пор) сторонники общего фронта. С другой стороны, всегда были (и всегда есть) те, кто выступают за автономную борьбу — то есть за откровенно анархическую организацию с массовыми структурами, а не за партию с функционерами и популистами во главе. И эта проблема рискует повторить судьбу предыдущей, упомянутой нами.
Те, кто позволяет себе быть очарованными видениями эффективности, кто верит, что единственное решение проблемы слабости и неэффективности анархистов — это сильная организация, не могут не приветствовать «единые фронты», которые — само собой — увеличивают эффективность всякой массовой деятельности. Результат не заставляет себя долго ждать. Именно общий фронт открывает дорогу милитаризму. По сути, чем более масштабны проведённые акции, тем более значительными они кажутся с точки зрения сознания, извращённого милитаризмом. И чем больше анархисты уверяются в таком мировоззрении, тем больше они уходят в сторону от практик, которые могут способствовать обобщению анархической борьбы.
Если бы мы взялись внимательно исследовать русский и испанский опыт, мы бы пришли к совершенно иным выводам. Я говорю не столько об отказе a posteriori от всех мыслимых единых фронтов, сколько о систематической профилактике всякой авторитарной попытки захватить контроль над революционными силами. Независимо от того, кто предпринимает эту попытку и какими идеями прикрывается. И эта профилактическая деятельность должна вестись с самого начала революции. Это возможно. И это снизит риск проникновения контрреволюционных групп в ряды революционеров, потому что в первоначальный период количество этих групп минимально. Это всегда лишь несколько небольших групп, не более чем маленьких островков на фоне гигантской волны всеобщего восстания, хаоса и разрушения. Именно в этот момент необходимо воспрепятствовать тому, чтобы маленькие островки авторитарного разложения обрели силу и воспользовались неизбежным спадом революционной активности для дискредитации самоорганизации и установления контроля партийных революционеров. Но подобную деятельность смогут осуществлять только те анархисты, которые не испытывают иллюзий по поводу больших организаций и по-другому воспринимают организационный вопрос: я говорю о товарищах, объединённых в небольшие группы, base nuclei и аффинити-группы, состоящие из анархистов и не только, связанные в неформальную структуру. Одним словом, речь идёт о неформальной организации, лишённой тяжеловесности больших федераций, которые претендуют на управление новым миром после революции. Следовательно, анархическая перспектива лежит в плоскости автономной борьбы.
Подобная автономия подразумевает неформальный взгляд на организацию, лишённый претензий на образование единого фронта ради запугивания реакции. В конечном счёте, собственный горький опыт учит нас тому, что репрессии не останавливаются, если только власть не оказывается прижатой к стенке. Более того — и судьба Махно это только подтверждает — неформальная организация автономных групп с минимальной координацией оказалась лучшим средством противодействия репрессиям.
К сожалению, мне представляется невозможным искоренить предрассудки о модели эффективности из умов тех товарищей, которые так тяготеют к авторитаризму минувших лет (от якобинцев до марксистов). Этот взгляд до сих пор имеет широкое хождение в известных кругах, что приводит угнетённых в окопы безнадёжных сражений. Более того, анархисты столь же подвержены влиянию этой идеи. Часто приходится видеть, как анархическая практика, низведённая в наши дни до символического активизма, тем не менее сопровождается высокопарными и пафосными высказываниями, более уместными в героическом прошлом. Лишённая силы известных событий, высокопарность слога некоторых организаций напоминает о том, что великие трагедии истории обречены повторятся в виде фарса.
Но вернёмся к проблеме организации.
Я не против организации как таковой. Более того, я всегда высказываюсь в том смысле, что нам нужна организация, иначе мы как движение не сможем даже начать действовать в направлении создания необходимых условий для развития индивидуальной автономии. А без индивидуальной автономии невозможен никакой революционный процесс… Но из этой фразы сложно составить представление о моих взглядах. Организация — это всего лишь инструмент. В известных рамках он может быть использован для умножения силы личности, поскольку позволяет воплотить коллективную волю к борьбе, которой не получить из простой суммы желаний всех индивидов. И всё же, эта коллективная воля может быть растрачена на формирование ненужной бюрократии, которая в итоге душит всякую революцию. Чем более массовой и более сложной становится организация, тем больше развивается сеть представителей и взаимного контроля и тем меньше остаётся той самой эффективности, за которой изначально гнались сторонники организации.
Более того, как только мы делаем первый шаг по этому пути, мы уже не можем повернуть назад. Другими словами, мы не можем уменьшить последствия организационного гипертрофирования. Нельзя оптимизировать организацию за счёт устранения неэффективных механизмов контроля и делегирования (другими словами, избавиться от мёртвого груза).
Неформальная организация, в основе которой лежит анонимность и свобода от внешних ограничений и внутренних процедур, может появиться только в ходе неформального процесса. Нельзя надеяться создать её по мановению волшебной палочки, нельзя рассчитывать просто написать теоретический текст с призывом к созданию организации.
Ещё один важный момент, требующий нашего внимания — это перманентный конфликт: не ждать практических указаний отдельных товарищей или теоретических наработок учёных мужей, не имеющих представления о деятельности аффинити-групп. Не ждать анонимных решений на организационном собрании или одобрения федерации. Решения об атаке должны приниматься самими аффинити-группами и base nuclei. Не случайно Махно, ставшего харизматическим символом анархической герильи практически на столетие вперёд, называли «Батько» («Отец»). Это имя давали на Руси всякому «кондотьеру». Как и повсюду в похожих ситуациях, в Украине предполагается , что раз уж человек оказался в ситуации, что не может отказаться от звания, значит он сознательно действовал в направлении получения этого титула. Вот что писал сам Махно о своих отношениях с крестьянством: «… все заинтересованные стороны договорились, что инициатива всегда будет исходить от меня, и что я буду принимать решения касательно деятельности различных структур» (Часть первая, глава седьмая).
Вождь крестьянского восстания может, при желании, не злоупотреблять властью и не добиваться для себя особых привилегий (и, безусловно, Махно никаких привилегий для себя не искал: он умер в полной нищите в парижской больнице). Но, тем не менее, он — вождь, и его «рейтинг доверия» (который влияет на рост его славы и популярности) напрямую зависит от способности побеждать. Но что значит «побеждать»? В строго военном смысле это означает такое разрешение вооружённого конфликта, при котором враг теряет больше людей, чем мы. Такого рода бухгалтерский подход не может не привести, в конечном счёте, к поражению. В итоге никто не выигрывает — все проиграли. Единственным моральным оправданием для нападения на врага служит необходимость его полного уничтожения, а не победы над ним. Очень часто люди путают уничтожение и победу. Уничтожение врага означает создание ситуации, когда он теряет способность реализовывать свои проекты доминирования и контроля, означает создание нового мира, который отличается от того, который мы разрушили. Даже если для создания этого нового мира мы вынуждены лавировать между Сциллой тотального разрушения и Харибдой реформистского ненасилия. Новый мир нельзя завоевать в результате военной победы. Захват всего, чем владеет наш враг (в пределе — даже его жизни), никак не приближает нас к созданию нового мира, если мы продолжаем мыслить по-старому, только под другим соусом. Для создания нового мира придётся радикально иначе подойти к самой задаче созидания. И эта задача заключается в том, что мы должны наполнить сердца новыми идеями и чувствами, здесь и сейчас, а не отправить на тот свет всех врагов и воспроизвести тот же самый аппарат доминирования, обманывая себя иллюзиями, будто уж на этот-то раз система сработает во благо и так, как нам надо.
Для анархистов не может быть никакой победы. Свободное общество никогда не появится из ниоткуда, подобно Афине из головы Зевса. Возможно, что анархические теоретические наработки ещё не приблизились даже к пониманию каких-либо элементов этого общества. Возможно, никогда не смогут приблизиться. Независимо от того, сколько побед мы сможем записать себе в актив в попытке укрепить наши организации или как сильно мы мечтаем о появлении более революционных активистов. Победа на военном уровне — не более чем временное удовлетворение, возможность сделать облегчённый вдох, тусклое пятно света в тёмной аллее, заваленной головами поверженных врагов. И что потом? Что мы обнаружим в своих сердцах, когда заглянем туда? Из чего мы можем создавать общество будущего, если не из маленьких фрагментов свободы, которые нам удалось вдохнуть в наши сегодняшние средства разрушения? Что бы произошло, если бы анархистам удалось разбить Красную Армию и махновская модель свободных коммун распространилась по всей России? Возможно ли, что свободное общество укрепилось бы на планете и мы бы не стали свидетелями ужасов реального социализма? Возможно. Но только благодаря деятельности иных творчески активных сил, которые смогли бы развиться в условиях коммунитарных ячеек. А это было бы возможно только в том случае, если бы они смогли избавиться от иллюзий эффективности народного фронта. В противном случае, анархисты стали бы очередными «кондотьерами», как и всякие другие идеологично-подкованные партийные бюрократы.
Оставаться в плену идеологии победы — значит отказаться от понимания того факта, что любое активное меньшинство, независимо от того, кого именно мы имеем в виду, не может по-настоящему победить, поскольку их победа означает одновременное поражение всякого проекта всеобщей свободы. Если мы настроены всерьёз говорить о победе, то это должна быть победа восставших народных масс, в первую очередь объединённых новыми творческими социальными проектами. Победа масс, сохранивших способность порождать различные исполненные жизни формы общественных объединений. Такие формы и такие проекты, которые не может нарисовать ни одна фантазия, заключённая в плен репрессивной вселенной, возведённой вокруг нас. Если же победа — это что-то, чего достигает меньшинство политических специалистов, опирающихся на поддержку групп людей, оказавшихся чувствительными к пропаганде новых идей, которые готовы мириться с лишениями ради прекрасного будущего, то их жизнь, полная лишений, будет тем более ужасной, чем больше новые «хранители истины» будут уверены, что обладают рецептом оптимального общественного преобразования. Нет угнетателя хуже, чем добродетель, занявшая место порока.
Поэтому если с одной стороны организационные вопросы действительно важны в том плане, что мы не должны просто сдаваться репрессивным органам, то с другой стороны мы почему-то не хотим видеть в организации инструмент борьбы (чем любая организация и является). Для многих товарищей организация — это и есть цель всякой деятельности. В нашей борьбе много нюансов, но одна-единственная цель: действовать в направлении максимально широкого распространения борьбы. Это и есть настоящая задача революционеров: способствовать развитию борьбы, преодолеть свойственные начальному этапу трудности и препятствия, понять то, что не столь очевидно другим. Революционеры должны перейти к атаке на систему без всякой задержки, они не должны дать себя поймать иллюзии, будто революционная борьба — это турнирный матч с двумя участниками (силы реакции и активное меньшинство, более-менее представляющее пределы своих возможностей и потенциал).
Эта проблема неразрывно связана с проблемой отношений между сельским хозяйством и промышленным производством. Махно часто упоминает о ней: «Собрание было посвящено следующему: пересмотр отношений между городом и селом в отсутствие государственных структур распределения. Говорилось о том, что в отсутствие посредников селяне смогут лучше понимать нужды горожан и наоборот. Таким образом, два трудовых класса смогут прийти к соглашению по общему вопросу: уничтожение всякой государственной власти в общественной сфере. Чем больше эта мысль распространялась среди тружеников Гуляй-Поля, тем больше они понимали справедливость этой концепции, и тем более сознательно они вставали на путь борьбы с авторитарными принципами, которые мешали воплощению нашего замысла. Они пытались на практике подтвердить теоретическую ценность прямого обмена между тружениками села и города. Искали способы обеспечить себе право прямого участия в этих процессах. В то же время, они предвидели возможность эффективного разрушения всех капиталистических черт, которые в иных регионах приобрела Революция (пережитки царских времён). Поэтому после того, как был решён вопрос с распределением полученного груза ткани, население Гуляй-Поля было настроено в том же духе решать вопрос со всеми другими жизненно необходимыми товарами. Реализованное на практике, это стремление однозначно обозначило, что Революция не ограничивает себя уничтожением буржуазного капиталистического режима, но на самом деле действует в направлении создания фундамента для нового, свободного общества, в котором рабочий и крестьянский классы смогут развить самосознание и самоорганизацию» (Часть вторая, глава десятая).
С тех пор проблема усложнилась, и многие товарищи предпочитают воспринимать её исключительно в ключе капиталистической реструктуризации и реформизма. Но эта проблема снова выйдет на первое место во время революционной фазы, когда будут разрушены многие жизненно важные для системы институты (например, структуры и механизмы финансовых транзакций). Многое из того, что мы называем сейчас информационными технологиями, перестанет функционировать, поэтому значительная часть производства встанет или окажется разрушенной. Другими словами, эту часть будет невозможно быстро вернуть в лоно менеджмента и логики производства-потребления, основанной на простых административных механизмах. Ещё раз: это нельзя свести до навязывания функционирующей модели общественных отношений, вроде модели самоорганизованной экономики свободного обмена, которую пропагандируют анархисты. Возможно, что с распространением борьбы, эта модель окажется нежизнеспособной: неявные интересы и сложное переплетение лояльностей и капитала — неизбежное последствие контрреволюционной деятельности реакционных сил. Если наша цель — анархический коммунизм, то мы можем констатировать, что пути его достижения после разрушительного первого этапа революции всё ещё сокрыты от нас. Единственное, что анархисты могут озвучить — это добрые пожелания в духе «грабь награбленное». Ограниченность подобных рекомендаций очевидна. В очередной раз я сделаю оговорку, что речь идёт не о победе, а о работе в направлении создания такой общественной формации, которую мы даже не можем себе представить. В то время как перед нами стоит вопрос не только её воплощения, но и обеспечения её корректного функционирования. Нельзя начинать с замены модели собственности: с капиталистической на коммунистическую. Нельзя предполагать, что средства производства будут функционировать, как ни в чём не бывало. Современная информационная технология уже сделала этот сценарий невозможным.
Поэтому мы не можем надеяться решить проблему за счёт установления анархического контроля над существующими фирмами и компаниями, за счёт более лучшего (политкорректного) управления. Аналогично, мы не должны мыслить в терминах военного конфликта, в терминах лучшей военной организации, которая принесёт победу. Такого рода мышление может увлечь мечтательно настроенных товарищей, но в этих сценариях таится слишком много боли и страданий. И память о том, к чему приводят такие попытки решить вопрос социальной революции, — перед нами, на страницах этих Мемуаров. Я полагаю, данная публикация — это хороший повод ещё раз серьёзно обдумать эти вопросы. Не стоит обманывать себя и пытаться решить стоящие перед нами проблемы в той же манере, как это пытались сделать анархисты начала века.
Альфредо М. Бонанно