Многие люди мечтают жить в мире, где жизнь была бы полноценной и по большей части приятной, где люди творили и трудились бы сообща, без тирании и эксплуатации. Еще больше людей считают, что такое положение вещей недостижимо… и подозрительное отношение этих людей к тем, кто желают создать такой мир на земле, вполне оправданно. Они знают о Русской Революции. Современной общественное мнение признает, что у Карла Маркса были здравые идеи и лучшие помыслы, но на практике получилось установление в России еще более тоталитарного режима, чем до революции. Люди знают о христианской церкви. У Иисуса Христа были здравые идеи и лучшие помыслы, но на практике получилась Священная Римская Империя, Инквизиция, Крестовые походы и 15 веков клерикального тоталитаризма. Большинство людей склонны избегать фанатиков – политического или религиозного толка… и кто может их осуждать за это?
Вербовочное проповедничество – это тупик, за исключением, пожалуй, тех людей, которые чувствуют себя комфортно, когда другие люди слепо верят их словам, и тех, кто хочет заработать на этом денег или прийти к власти.
Наша задача – дестабилизировать принятые представления – все представления – и, в первую очередь, представления о нас самих.
Мы люди, вершиной нашей культуры должно быть совершенство человеческого общества… Человечество двигается к совершенству – это ли ты чувствуешь своим сердцем?
Когда в процессе индустриализации в Европе крестьян начали сгонять с земель для работы на фабриках, они были просто шокированы новой трудовой рутиной. Они боролись с новым режимом, они отказывались приходить на фабрику. Они придумывали новые религиозные праздники для оправдания прогулов и сна на работе. Разумеется, эта обструкция не могла дольше продолжаться, поэтому жизнь на фабриках стала более жестокой и авторитарной. Этот режим жизни стал распространяться за пределы рабочего места. В конце 19 века британские власти вынуждены были сократить количество уроков в школе, так как дети умирали от переработки и стресса. Когда нецивилизованные народы принуждались к труду, они умирали от психологической травмы. В средневековой Европе люди работали гораздо меньше нас. Они пришли бы в ужас от того, как мало нам известно о земле и как много мы отдаем времени, работая на безличных других. Меж тем, они поняли бы, почему мы заражены стрессом и подвержены умственным заболеваниям. Мы совсем уже не те люди, которыми были наши предки. Те, кто выжил, – то есть ты и я – стали тверже… мы блестим как сталь. Слабакам в современном мире не место. Как сталь мы общаемся друг с другом; как сталь мы горбимся у телевизоров и экранов компьютеров; как сталь мы проводим детство в школах; как сталь мы совершаем ежедневное путешествие до работы, день за днем, день за днем – никакое прошлое поколение не смогло бы жить такой пустой и трудной жизнью, какой живем мы; для древних мы выглядим, как фигурки из стали.
Это ли прорыв на пути человеческого прогресса? Это ли цивилизация, которой мы так страстно желали?
Если выбрать нужное место и время в мире, то уже не придется заниматься бесконечными поисками еды и крова, мы можем расслабиться и отдохнуть. У нас есть время после работы, есть выходные, есть пенсия – в эти моменты мы можем делать то, что хотим, можем придаваться любимым занятиям: слушать музыку, играть в компьютерные игры, ходить в походы или писать картины. У каждого есть возможность спокойно продать свой труд и наслаждаться благами цивилизации. Жизнь сегодня не так уж тяжела, как раньше, разве нет?
Нынешняя цивилизация глобальна и была такой как минимум одно столетие. «Одинаковость», которую мы лицезрим по всему миру, обуславливается тем, что все средства существования теперь предоставляются одной экономической системой, называемой обычно капитализмом. Капитализм – это высшая форма цивилизации.
Если в примитивных обществах объектом повседневного воспроизводства был человек, то для цивилизации существует только богатство, капитал, все остальное же, и люди в том числе, – побочные продукты и факторы производства. Все в этом мире становится товаром и моментом обращения… очень не приятно осознавать, что единственная полезная часть тебя – это та часть, которая может быть продана и сделана частью экономики. Неужели я и вправду обменял свое время и силы, свою жизнь, ради сомнительного удовольствия продолжать существовать?
Решение одно, и оно всегда было единственным. Но единственная известная нам успешная революция – это буржуазная революция, переход от феодального к капиталистическому способу производства. Эта революция произошла не потому, что у людей появились определенные идеи, а потому что она была экономической необходимостью, революция – это лишь политический переворот. Мы обманули себя насчет силы идей. Теперь мы уже считаем, что идеи могут изменить мир. Но это не так. Идеи могут лишь укрепить имеющуюся экономическую систему. Так, борьба рабочих производит демократию (высшее политическое выражение капитализма) и государство благополучия; бунты помогают открывать рынки или создавать новые; так, религиозные мифы отражают текущий способ бытия; так, планы нового мира, которые создают «революционеры», отражают текущие экономические модели. «Революция», скорее всего, будет самоуправляемой контрреволюцией, и ничем другим.
Наши возможности определяются нашими материальными обстоятельствами и корректируются нашим опытом, идеологиями, культурой, эмоциями. Существование определяется тем, как мы добываем средства к своему существованию. Современный человек вынужден выполнять задания, чтобы получить деньги, на которые он сможет купить свое существование. Древние люди не знали феномена работы, но их возможности также определялись их материальными обстоятельствами.
Так или иначе, все общества лишены той индивидуалистической свободы, которая так высоко ценится современной цивилизацией. Свобода – это буржуазная концепция. У первобытных людей были куда более гибкие отношения друг с другом, они могли менять свое мнение без риска стать чужим для своей общины. Можно было бы ошибочно принять эти факты за подтверждение современной концепции свободы, но в действительности это все проявления общества, имеющее своим субъектом и объектом производства человеческую коммуну. До цивилизации свободы не существовало. Идеалы «свободы», «любви», «дружбы» – это конструкты людей, отчужденных от своего повседневного существования и друг от друга. Эти романтические идеалы призваны облегчить экзистенциальное отчаяние от жизни в мире, не позволяющем раскрыться подлинной человеческой общности. Свобода и индивидуальность – это ложь, подкрепляющая идеологию, без которой капитализм не смог бы нормально функционировать.
Мы утверждаем, что всё в этом обществе неправильно, ложь – всё, а не только что-то отдельное. Наш ответ этому обществу, как коммунистов, как тех, кто чувствует потребность ясно возразить этому обществу, должен быть тотальной критикой. Мы стремимся подорвать все существующие устои. И особенно мы стремимся подорвать устои тех людей, которые утверждают, что могут спасти нас. Нет, они не могут. Потому что они, как и все мы, сдавлены идеологическими границами этого общества. Если они говорят, что знают путь спасения, то они лгут. Если мы говорим, что знаем путь спасения, то мы лжем. Все, что мы можем делать, – это подвергать все сомнению, без остановки, подвергать сомнению даже собственные выводы – выводы, которые никогда не должны облекаться в форму решений. Каждая святая истина должна быть опорочена, и особенно это касается истин революционеров.
Когда наступают чудесные деньки, ветер раздувает наши паруса, когда небо синее без края и на наших губах соль моря, мы называем себя Нигилистическими Коммунистами. Мы зовем себя так потому, что это длинное название, и оно никому не нравиться. Мы не стремимся понравиться людям, ровно наоборот, мы стремимся сделать жизнь людей еще сложнее. Нам не нужна популярность, ведь будь мы популярны при нынешних условиях, то это означало бы, что мы не правы в корне.
Наш нигилизм означает хладнокровие и невозмутимость, когда речь заходит о «радикальных идеях». Нигилизм не касается материального бытия или мира чувств, это не банальное безразличие; нигилизм для нас – это, скорее, позиция по отношению к процессам этого мира.
Что для нас сегодня неприемлемо, так это вера, которая есть умственная склонность ставить приверженность образам выше жизненного опыта. Нигилизм возвращает вере и идеям их подлинное значение в мире. Для индивида нет ничего важнее вопроса его существования, который разрешается перманентно, путем рассмотрения обстоятельств в каждый данный момент. Эта спешка протекает на уровне опыта и не может повлиять на глобальный контекст, поэтому вместо веры мы утверждаем приоритет чувств, организованных критическим предубеждением.
Таким образом, хотя стратегически мы и остаемся коммунистами, для которых отправной точкой будущего является крах капитализма, тактически мы являемся нигилистами. Это позволяет нам быть свободными от всех решений социального конфликта, предлагаемых капиталистическим базисом (ложных оппозиций установленному порядку, продвигаемых радикалами). Нигилизм – это броня, которая защищает нас от песен Сирен и легкомыслия тех, кто выдает за революционные те идеи и методы, что целиком сходятся с капиталистическим дискурсом.
Вместо того чтобы предлагать нашу «веру» другим, в надежде, что они присоединяться к нам, что они станут таким же верующими, мы предлагаем лишь проблемы и препятствия для преодоления. Подлинные решения не появятся от нашей веры или от распространения нашей веры (сколько нам нужно верующих? когда они образуют критическую массу?); мы считаем, что решение может заключаться только в катастрофическом коллапсе глобальной экономической системы.
Мы критикуем философские и методологические основания этого движения (частью которого мы, безусловно, являемся), так как мы уверены в необходимости более глубокого понимания того, что движение делает на самом деле и говорит на самом деле. Если прореволюционеры не подвергнут рефлексии свой праксис, то они могут стать препятствием на пути уничтожения машины эксплуатации и отчуждения. Если бы на следующей неделе произошел тотальный коллапс экономики, то количества воинствующих скептиков было бы недостаточно, чтобы повлиять на ситуацию: новый Кронштадт выступит опять слишком поздно.
Прореволюционное движение как оно есть будет заглушено революционным рабочим классом, оно не сможет огласить предостережений исходя из своих знаний, потому что оно не будет понимать, что происходит. Это непонимание выльется в осторожную поддержку левацких рекупераций капитализма, пока они не осознают – слишком поздно – что надо было лучше думать. Совершить революцию – не наша задача; наша задача, задача прореволюционеров, заключается в том, чтобы показать опасности, с которыми встретиться революционный повстанческий пролетариат; мы должны вывести на чистую воду идеи и практики, которые приведут к послушанию и возвращению к капитализму. Если мы не хотим провалить это задание, то пора уже приняться за него.
Как всегда, мы предлагаем тяжелый и усердный труд. Мы вовсе не верим, что героический тяжелый труд сам по себе гарантирует какой-либо материальный (внешний) или личный (внутренний) успех; бесполезное старание может быть только бесполезным. Мы всегда призывали к честности, открытости, саморефлексии и дискуссии в прореволюционном движении. Только постоянное изучение интересов и мотивов движения при стремлении быть правдивыми настолько, насколько возможно, позволит прореволюционерам выйти из текущего упадка. Если движение хочет поступать разумно, ему следует говорить без претенциозности, без лени, без обращения к мантрам, догмам, правилам и мелкому бандитизму.
Прореволюционная роль антиполитических коммунистов и анархистов состоит в том, чтобы говорить лишь то, что могут сказать только антиполитические коммунисты и анархисты. Это означает крайнюю маргинализацию в настоящем, а может и навсегда в будущем, но все же остается маленький шанс, что одинокий, негативный голос окажет колоссальный эффект в непредсказуемом, далеком или близком, будущем, в котором кардинально изменятся условия. Это определяющий принцип нашей деятельности.
Мы отказываемся предлагать решения. Люди не обратят внимания, если ты скажешь, что все может быть по-другому; если ты скажешь, что жаждешь все поменять, у них в мозгу автоматически сработает выключатель. Лучше дестабилизировать все идеи, и, в первую очередь, твои идеи. Подвергай сомнению все позиции, и, в первую очередь, твою собственную позицию. И никогда не обольщайся сладкими речами тех, кто хочет завербовать тебя.
Через сто лет все мы умрем, и некому будет вспомнить нас, и другие люди будут выполнять ту же работу, что когда-то выполняли мы; будут проживать жизни, которые мы прожили; будут беседовать на те же темы, на которые беседовали мы. После всех наших жалких попыток, наших грез о героических свершениях, наших бесконечных, непрекращавшихся провалов, когда от нашей колеи не останется следа…
«Все в порядке, мой друг! — сказал Говард, присаживаясь на край кошмы, на которой лежал Куртин.— Золото вернулось туда, откуда ушло. Эти великолепные подонки приняли его за обыкновенный песок — мы, мол, собирались обмануть в городе скупщиков шкур при взвешивании и потому положили песок в шкуры. И эти бараны все наше золото высыпали. А где, не помнят — темно было. Об остальном позаботился позапрошлой ночью ураган. Весь металл, из-за которого мы промытарились десять месяцев, мы могли бы вернуть за пачку табака, но увы…
И он опять расхохотался, да так, что пришлось даже согнуться — живот заболел.
— Никак не возьму в толк, что здесь смешного? — проговорил Куртин с обидой в голосе.
— А я не понимаю тебя,— сказал Говард и рассмеялся еще раскатистее.— Если ты при таком повороте дела не хохочешь так, что чуть не лопнешь, значит, ты не понимаешь, что такое хорошая шутка,— и тогда мне тебя жаль. Эта шутка, например, стоит десяти месяцев работы.
И он снова рассмеялся, и по его щекам потекли слезы».
Б. Травен «Сокровища Сьерра-Мадре»